Вы находитесь здесь: Haikupedia - энциклопедия хайку » Послесловие А. Садоковой к сборнику "Японская любовная лирика"
Послесловие А. Садоковой к сборнику "Японская любовная лирика"
((С) М., «Эксмо-Пресс», 1999)
«...В ПЕСНЕ ОНИ НАХОДИЛИ УСЛАДУ СЕРДЦУ»
Как рассказать о том, что существует от века, еще со времен богов? Как рассказать об аромате цветов весны и журчании ручейков, бегущих по равнине, о печальных криках гусей, покидающих родные края, и тишине заснеженного горного перевала? Как рассказать о японской поэзии? Ее надо лишь слушать и читать, читать и слушать и еще — чувствовать, чтобы попытаться понять.
В Японии поэзия — это не просто литературный жанр или способ выражения мыслей, это — сама жизнь. Оттого в ней, как и в жизни каждого человека, есть взлеты и падения, удачи и неудачи. Хотя, конечно, поэзия, с которой вы познакомились, прочтя эту книгу, — это поэтический взлет японской литературы. Взлет на недосягаемую высоту! Ведь VII — XIII вв. — время становления и стремительного расцвета японской поэзии; время, на которое в последующие века будут смотреть как на эталон совершенства.
Откуда же явилась миру такая поэзия? От богов — ответил еще в X в. великий Ки-но Цураюки. Она возникла еще до того, как землю заселили люди. Ведь грозный Бог ветра Сусаноо-но микото, спустившись на землю, победив восьмиглавого змея и освободив красавицу Кусинада-химэ, сложил песню, построив дворец для своей жены:
Восемь облаков встают —
Восемь стен у Идзумо.
Спрятать чтоб жену свою,
Строю восемь стен,
Эти восемь стен.
(Пер. В. Н. Горегляда)
Песня Сусаноо-но микото уже была написана в форме танка. В ней пять строк и 31 слог. «Наступил век людей, — напишет Ки-но Цураюки, — и стали слагать песни по три десятка и сверх того по одному знаку — песни, что начались от Сусаноо-но микото» (пер. В. Н. Горегляда).
Божественное происхождение людей и песен утверждали мифологические своды «Кодзики» («Записи о делах древности», 712 г.) и «Нихонги» («Анналы Японии», 720 г.), созданные по приказу императора в тот же период, что и первая японская поэтическая антология «Манъёсю», — в VIII в., в эпоху Нара.
Мы знаем, что «Манъёсю» — это прежде всего собрание пятистиший-танка. Однако в VIII в. пятистишие было не единственной стихотворной формой. Большой популярностью пользовались нагау-та (или тёка) — «длинные песни», в которых число строк могло доходить до 50 и больше, а сочетание пяти и семи слогов было достаточно вольным. Были еще и песни-сэдока — шестистишия, в которых слоги в строках располагались следующим образом: 5 — 7 — 7 — 5 — 7 — 7. Однако уже в «Манъёсю» танка стала основной стихотворной формой. Из 4,5 тыс. стихотворений, включенных в антологию, лишь 260 нагаута и около 60 сэдока!
Что же это была за эпоха, создавшая блистательную «Манъёсю» и возвысившая танка? В 710 г. по китайскому образцу в Японии была построена первая долговременная столица — город Хэйдзё (позднее — Нара). В то время было очень сильно влияние материковой культуры Китая, Кореи, Индии. Еще в VI в. из древнекорейского государства Пэкче на Японские острова проник буддизм, несколько потеснив исконную религию японцев — Синто (или синтоизм). Китайская культура, язык, иероглифическая письменность прочно вошли в быт японского общества. Быть образованным в те времена означало хорошо владеть китайским письмом, уметь слагать китайские стихи — канси. Однако активно шел и процесс создания японского национального письма — азбуки кана, окончательно сложившейся лишь к XI в. И сегодня японцы пишут смешанным письмом — иероглифами и азбукой. В противовес китайской поэзии появилась «японская песня» — вака. Антология «Манъёсю» стала первым собранием чисто японских стихов, которые в те времена было принято называть песнями — ута.
Именно в период Нара VII — VIII вв. в японской культуре сложились три чрезвычайно важных эстетических принципа, оказавших сильное влияние на дальнейшее развитие поэзии, в том числе и любовной. Первый из них получил название ирогами — культ любви. В VIII в. слово означало буквально «выбор подруги (или друга)». Дело в том, что японское общество в то время было полигамным, то есть знатный человек мог иметь несколько жен и наложниц. Мужчина был абсолютно свободен в выборе. От женщины же требовалось лишь умение смириться с создавшимся положением и научиться подавлять свою ревность. Вероятно, это стало одной из причин того, что в японской любовной лирике в творчестве одного поэта вы найдете стихи, совершенно очевидно обращенные к разным людям. В одних он упрекает за неверность, в других — извиняется сам. Культ ирогами, однако, не означал, что женщины безропотно терпели поведение мужчин. Они ревновали, старались очернить соперницу и даже прибегали к средствам магии. Более того, и «законные» жены не ограждались от борьбы за своего мужа. Ведь в Японии в те времена даже после свадьбы муж и жена не жили под одной крышей. Женщина оставалась в доме своих родителей, а мужчина лишь посещал ее тогда, когда считал нужным. Отсюда и основной мотив японской любовной лирики — ожидание свидания: обещал и не пришел; пошел к другой; холодное, одинокое изголовье; тоска по возлюбленному.
Заметим, правда, что при таком отношении к семье и браку в Японии не существовало понятия «незаконнорожденных» детей. Все дети одного отца считались единокровными и имели равные права, независимо от того, кем была их мать — женой, наложницей или просто возлюбленной. Все дети, хотя и воспитывались в доме матери, носили фамилию отца.
Другим сформировавшимся в эпоху Нара эстетическим принципом стало makoto, что буквально означает «истинное». Древние поэты считали, что мир, его «вещи» и явления должны быть изображены лишь так, как они воспринимаются, без прикрас. В антологии «Манъёсю» есть даже рубрика «Песни, просто воспевающие душу вещей». В ней собраны стихи, авторы которых стремились прямо излагать свои чувства.
Естественное проявление вещей должно восхищать, считали поэты древности. И этот восторг способно выразить лишь слово — аварэ. Аварэ — это восклицание, которое можно в зависимости от ситуации понимать как проявление радости, любви, надежды. Оно всегда употреблялось при обращении к возлюбленной. Позднее, уже в эпоху Хэйан (IX — XII вв.), аварэ превратилось в моно-но аварэ, особую философско-эстетическую категорию. Хэйанские поэты уже не просто восхищались явлениями мира, а хотели найти в каждой «вещи» моно — скрытое очарование. Увидеть особенное в чем-то привычном или в том, в чем никто не может его найти, — такая задача встала перед хэйанскими поэтами. И они устремились на поиски моно-но аварэ. Один увидел и воспел особое очарование алых листьев кленов, медленно плывущих по осенней реке; другой восхитился гвоздиками, сверкающими в лучах вечернего солнца; третий написал о красоте прохладных брызг в горной реке.
Наивысшим же проявлением аварэ считалась любовь. В русло моно-но аварэ был введен и культ любви — ирогами. Настало время любовной лирики. Ценилось не только умение написать о любви, а сама утонченность и изысканность чувств. Естественно, что именно в эту эпоху, как никогда после, стал поощряться любвеобильный герой, такой, как Аривара-но Нарихира. Его изменчивость не осуждалась, наоборот, ею восторгались — ведь ветреность и измены ничто рядом с красотой чувств, умением сказать о них возвышенно и, что непременно, сложить песню, отвечающую духу моно-но аварэ.
В период Хэйан в Японии усилилось влияние буддизма. В поэзию проникла буддийская доктрина мудзё — идея бренности и мимолетности земного бытия. Настрой на недолговечность стал все чаще ощущаться в стихах хэйанских поэтов. Достаточно вспомнить стихотворение, написанное Ки-но Цу-раюки на смерть поэта Ки-но Томонори. Не обошла эта тема и любовную лирику. В ней все чаще стали писать о мимолетной любви, сравнивать чувства с быстро облетающими цветами, с дуновением ветерка и вообще со всем мгновенным и быстротечным.
Особенно хорошо перемены, произошедшие в сознании японского общества с VIII по XIII в., видны на примере поэзии трех наиболее значительных антологий этого периода: «Манъёсю» (VIII в.), «Ко-кинсю» (нач. X в.) и «Синкокинсю» (нач. XIII в.).
Так, во времена «Манъёсю» еще была очевидна связь песен-ута с народной поэзией. Да и авторская лирика своей безыскусностью, простотой и наивным оптимизмом вполне соответствовала духу аварэ. Ко времени создания «Кокинсю» вовсю уже властвовали мудзё — «всеобщее непостоянство» и аварэ, в котором «очарование» полностью превратилось в «печальное очарование». Эпоха «Синкокинсю» стала вершиной развития и дальнейших трансформаций эстетических категорий японской поэзии. Аварэ превратилось в югэн. Это слово следует понимать как «неуловимость», «таинственность», «глубинность». Под югэн понималась неуловимая красота, имеющая налет таинственности и даже фантастичности. Мир теперь стоило рассматривать как бы сквозь пелену — тумана или дождя. Поэтическая действительность наполнилась видениями, грезами, снами. Понятно, что красота в духе югэн стала благодатной почвой для совершенствования любовной лирики — ведь что может быть более туманным и неуловимым, чем человеческие чувства!
Важное место отводилось в поэзии «Синкокинсю» подтексту — ёдзё, буквально — «избыточное чувство». На самом деле речь шла об удивительной особенности японской поэзии — недосказанности. Эмоции как бы оставались за рамками стихотворения, читателю предоставлялась возможность самому прочувствовать глубину переживаний поэта. А помогали ему в этом особые романтические образы — поэты пели о прошлом, об ушедшей любви. В стихах стали преобладать сны и предрассветные грезы, туман и сумерки, тихое лунное сияние.
Вот такая она, японская поэзия, простая и сложная одновременно. У нее есть свои собственные категории, о которых написаны трактаты, есть вечный мир чувств и эмоций, понятных всем и во все времена.