Пересечение параллельных

…Сидит мудрец над тихим прудом, на руке
порхает бумага, где
незаконченное хокку…
- Сколько веков ты сидишь здесь, Старик, -
удивляются прохожие, - давно бы
закончил трехстишие!

Прохожие уходят в небытие.
Другие на смену идут.
А он сидит
и ждет мгновение,
потерянное в детстве.

Стихотворение Романа Хе называется «Басё».
Роман Хе – кореец, живет на Сахалине. Стихотворение написано на русском языке.


###

Не исходим ли мы очень часто из той неявно выраженной предпосылки, что в «теле» культуры как бы сосуществуют «живые» и «мертвые» элементы: современный культурный процесс – и то, что «было когда-то», явления, которые уже «состоялись», которые, быть может, являются «бесспорными вершинами», оказывают - в этом качестве – «значительное влияние» на то-то и то-то, но становящимися уже никогда не будут?.. Был когда-то классицизм, а ныне на законном его месте «гроб стоит», а в нем - постмодернизм. Или, к примеру, суровый Дант питал слабость к сонету, но время «ейное» прошло, и теперь «катят» лишь инсталляции – а ничего не попишешь, браток!
Но мне-то представляется, что если целостна человеческая культура, то её целостность может заключаться только в ее действительности (реальности), а раз так – то культура вся живая и в ней не может быть абсолютно завершившихся (навсегда нас покинувших) явлений. М.Бахтин в связи с Булгаковым рассказал нам о реинкарнации древней «мениппеи», да и только в литературе ли подобное обнаруживается? Политологи, характеризуя сегодняшнее «тысячелетье на дворе», безо всяких оговорок толкуют о «феодализме». Очень трудно, оказывается, чётко разделить то, что у человечества «уже позади», и то, что «впереди».

Возвращаясь к Басё, к японским хокку и танка (или хайку, как обычно называют эти поэтические формы в совокупности), то, на первый взгляд, это явление исключительно японской литературы, даже – исключительно японского языка. Это ведь своего рода канон: в танка, например, должен быть ровно 31 слог…
Но если мы говорим о поэтическом образе, то существует и некий не-вербальный (и при этом – отнюдь не всегда визуальный, часто - какой-то «мышечный», особенно если подразумевать «сердечную мышцу») образ. И в этом смысле разве не братья по крови вот это хокку Басё:

Молись о лучших днях!
На зимнее дерево сливы
Будь сердцем похож


и это стихотворение Романа Хе –
Я – такой же, как в детстве.
Во мне –
колодец слёз удивления, восхищения, любви!
Только на дне – камни.

Или это:

Птица на миг забыла, что я – человек.
Я на миг забыл, что она – птица.
Встретились взглядом.

В своей Нобелевской речи Кавабата, процитировав классическую танка, –

Цветы – весной.
Кукушка – летом.
Осень – луна.
Холодный чистый снег –
Зимой

- запальчиво воскликнул: «И если вы подумаете, что в стихах Догэна…всего лишь безыскусно поставленные рядом, банальные, избитые, стертые, давно знакомые образы природы, думайте! Если вы скажете, что это и вовсе не стихи – говорите!..»
И говорили! Говорили о немногочисленных предшественниках Романа Хе, писавших «русские хайку», что это не стихи, а графомания, непрофессионализм.

Из рыданий людских весна,
а между пальцев у неё лучи, -
вскинет к солнцу ладонь,
а в ладони душа,
и совсем не душа,
а любовь…
(Ксения Некрасова)

Одним словом,
Бывает же такое чувство,
Которое и есть искусство,
И это всё равно, что боль,
Которая и есть любовь.

Существует притча о Басё, которую приводят разные исследователи его творчества. Однажды Басё и его ученик шли через рисовое поле. Ученик поэта сложил хокку о красной стрекозе, которая привлекла его воображение:

Оторви пару крыльев
у стрекозы –
и получится стручок перца.

Э, нет, отреагировал Басё, это не хокку. Ты убил стрекозу. Если хочешь создать хокку, скажи:

Д о б а в ь пару крыльев
к стручку перца –
и получится стрекоза.

Как интересно и как странно! Сразу вспоминаешь строки знаменитейшего и известнейшего Андрея Вознесенского –

…Висят стрекозы, как шурупы
Стеклянных, замерших дверей…

Перед нами две разные философии, два разных принципа отношения к миру и человеческого поведения в нём.
Возьмем самое, быть может, известное хокку Басё (о нём, о трёх только строчках, целые книги-монографии изданы!) «Старый пруд» и дерзнем его заново «разобрать», точнее – вжиться в него, ибо каплю воды без микроскопа не «разберёшь», а тут задача еще потруднее была бы: нечего вроде и «разбирать»-то.

Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине. (перевод Веры Марковой)

Не случайно говорю «вжиться» - в этом крохотном произведении есть свое внутреннее пространство/время. Оно начинается с тишины, с абсолютной тишины – и читатель в нее, как в бесконечность, погружается, с этой тишиной полностью отождествляется…Но постепенно становится ясно, что это – лишь точка отсчета, и «на наших глазах» зарождается, рождается некий с д в и г, движение, «начало» - всплеск в тишине. Я бы сказал, что это образ всякого движения, если угодно – даже сотворения мира; в конце концов, каждый человек совершает этот акт, «творит мир», пытаясь по-настоящему постигнуть как мир в целом, так и любой предмет, а в особенности – живое явление (а мир только и можно постигнуть как целое – постигнув отдельный предмет: лист, дерево, козявку, другого человека…). Можно сказать (чтоб понятно было непонятливому), что тут Басё дает идею движения, а на самом деле – скорее уж поэт кодирует живое ядро всякого движения, «движения вообще», жизни.

Проясняются контуры принципа хайку, «линии хайку» в мировой культуре:
- самоограничение,
- прорыв к ядру жизни – как цель.

Причем самоограничение – не как формальные рамки, не как 31 слог и три строки или пять строк; в сущности – это нравственно-эстетическое самоограничение, суть которого великолепно выразил принадлежавший целиком европейской традиции Арсений Тарковский:

…Найдешь и у пророка слово,
Но слово лучше у немого,
И ярче краска – у слепца…

Ведь лаконичность хайку – черта материально-вербального носителя образа, сам же образ в хайку бесконечен и бездонен. А бесконечен и бездонен он в силу предельной реалистичности. Вроде слова («реальный», «реалистический», «реалистичный») непопулярные, но…Когда поэт мастерит из стрекоз и паучков шурупы и турусы (отходит от живого и целостного), он придает ему метафоричность и многозначность, но ведь эта рукотворная многозначность всегда конечна. В хайку же за конкретным наблюдением (но наблюдается всегда живое ядро физического или душевного движения) – всегда бесконечная многозначность.

…Есть такое мнение, что в процессе истории развития человека как разумного существа сформировалось «разделение труда» между отдельными человеческими чувствами. Я бы предположил, что существует, видимо, и своеобразное «разделение труда» между цивилизациями, между разными национальными культурами в том числе.
Какую-то одну грань, одну форму та или иная культура разрабатывает и доводит до совершенства. При этом здесь всегда присутствует «задание» Человечества в целом, его «социальный заказ» (ибо реализуется всеобщая потребность/способность). Продолжая эту мысль, приходишь к выводу, что хайку существует и как «специфически японское» явление, уникальный факт японского языка и японской поэзии, и как некий принцип, пронизывающий всемирную мысль, мировое искусство, человеческое сознание и восприятие мира вообще и следы присутствия этого принципа можно найти, наверное, во всех национальных культурах – в той или иной степени.

С появлением Романа Хе, пишущего на русском языке и пишущего совершенно сознательно именно «русские хайку», можно говорить о какой-то новой линии в современной российской поэзии. Но парадокс заключается в том, что, если говорить о русском и – шире – европейском искусстве, инобытие принципа хайку, на мой взгляд, всё-таки связано больше не с поэзией (литературой). (Сразу же уточню: речь не о стилизации. Этого-то во все времена было много и разного рода, а уж в нашу-то постмодернистсткую эпоху… Но речь о подлинных творцах, о целостной нравственно- эстетической системе, последовательно реализуемой в художественном произведении или иным образом).

В своей статье 1928 года «Нежданный стык» о хокку писал С.Эйзенштейн. Он сравнивал хокку с творчеством детей, и, анализируя всё тот же «Старый пруд», отмечал, что эстетический эффект, которого достигают японские поэты, адекватен тому идеалу, к которому тянется «молодое искусство кинематографа».
Природа кино, по Эйзенштейну, монтажна. В «сцеплении», в монтаже кадров (не потрясающих воображение, если их видеть по отдельности) возникает целостный кинообраз. Это перекликается с Нобелевской речью Кавабаты: «Простейшие слова незамысловато, даже подчеркнуто просто поставлены рядом, но, чередуясь, они передают сокровенную суть…» (о танка Догэна). Ни пруд, ни прыгнувшая в воду жаба сами по себе не являются открытием – но в монтаже, в уникальном контексте… Вот этот вот контекст, мне кажется, Эйзенштейн понимал несколько механистически (дело в желании проникнуть в ядро живого, дойти до «оснований», «корней» и «сердцевины» - и выразить всё это в форме простого наблюдения, в системе жесткого нравственного самоограничения, а не просто в «чередовании»), но что-то сущностное он ухватил.

Андрей Тарковский теорию и практику кинематографа Эйзенштейна отрицал, отрицал верховенство монтажа, но его творчество стало ярчайшим в ХХ веке воплощением принципа хайку. В своей книге «Ваяние из времени» он писал: « Хокку выращивает свои образы таким способом, что они не означают ничего, кроме самих себя, одновременно выражая так много, что невозможно уловить их конечный смысл…Читающий хокку должен раствориться в ней, как в природе, погрузиться в неё, потеряться в ее глубине, как в космосе, где не существует ни низа, ни верха…»

И даже не в словах дело – образы Тарковского иным способом, кроме как через призму эстетической, философской, нравственной системы хайку не поддаются пониманию, во всех других вариантах они требуют громоздких и дико сложных объясняющих конструкций, которые всегда глупы и часто смешны. Прекрасно помню, как ставил записных эстетов в тупик «Андрей Рублёв»: «А где же метафоры? Метафор-то нету!».
А вот в эстетике Басё очень важен, по свидетельству В.Марковой, - особенно для Басё - зрелого мастера, в последний период его творчества, - принцип «каруми». Вот хокку, в котором этот принцип выражен наглядно:

Примостился мальчик
На седле, а лошадь ждет.
Собирают редьку.

Исследователи творчества Басё переводят «каруми» как «легкость». Более точно передать смысл этого эстетического принципа можно так: имитация поверхностности, «мнимая поверхностность». Секрет в том, что глубина содержания воплощается в форме непритязательной, «случайной», бытовой «картинки». Удивительным образом это перекликается с мыслью одного из ведущих теоретиков кинематографа З.Кракауэра, утверждавшего, что принцип кино – «показывать существенное через то, что кажется нам неважным». И опять: понимание принципа хайку, принципа «каруми» помогает понять суть «Зеркала» Тарковского, «Красной пустыни» Антониони (многие считают эти произведения заумными головоломками), фильмов Иоселиани и Германа, а «суперсовременные» структуралистские изыскания заводят в тупик.


###

В конце 80-х, когда начинал писать свои ни на что не похожие «русские хайку» Роман Хе (пробить его первые публикации автору этих строк было не так легко – такого рода поэзия вызывала подозрение; хорошо еще, что издатели и цензоры не знали, что отец Хе арестовывался КГБ за то, что протестовал против закрытия на Сахалине корейских школ и уничтожения национальной культуры), когда были изданы книги Александра Орлова, Ксении Некрасовой, когда еще был жив Тарковский, когда дошли наконец до зрителя фильмы Германа-старшего и Сокурова, показалось, что «линия хайку» в русской культуре чрезвычайно перспективна. Казалось, что теперь-то, когда были убраны внешние препоны, диалог цивилизаций («Мир Миров» в терминах выдающегося историка М.Я.Гефтера) даст та-а-кие плоды!.. Казалось даже, что «линия хайку» едва ли не мир спасёт, как мистически спас его от атомной войны герой «Жертвоприношения» Тарковского – ведь такая философия, такое миросозерцание экологично по глубинной своей сути.

С одной стороны, с диалогом всё в порядке – «расцвели сто» и даже тысяча «цветов». Правда, при этом органического синтеза как-то не очень получилось – взаимообогащение проходит в стиле «лего» или «Кубика Рубика», все «восточные» и «западные» элементы в свободном доступе, но как нравственно-эстетический принцип хайку мало кого интересует, прозрение и катарсис не стали бытовым явлением, гораздо лучше укореняются в быту западная коррупция и восточная декоративная эротика – публике интереснее тот, кто спекулятивно смешивает всё в одном флаконе…Тарковского быстро забыли, Роман Хе издает книги в Москве, Питере и Южной Корее, у него есть спонсоры, но крайне мало читателей (тиражи не более двухсот экземпляров). Поэзия его, по моей оценке, становится всё более экзотической и эстетской, а не поразительной прямой речью души, как это было вначале.

В кинематографе, все-таки, принцип хайку живет: появились Герман-младший и Звягинцев, которые заставляют надеяться на то, что эта нравственно-эстетическая линия в ближайшее время не умрет; есть (это уже не в России) братья Дарденн.
А главное – прошло еще слишком мало времени, чтобы подводить окончательные итоги. Басё ждал триста лет, чтобы обрести своих русских учеников…

—-

© Камышев Виталий Иннокентьевич

1985-2006, пос.Взморье Сахалинской области – Иркутск – Москва